Приближался Новый год, и Людмила Ивановна ощущала одиночество особенно остро. Все ее подруги были окружены семьями, детьми, внуками, заботами и радостью, тогда как у нее не осталось никого близкого. С мужем она развелась много лет назад, когда их сын Вадик был еще маленьким мальчиком.
Выйдя замуж сразу после техникума, она родила своего единственного сына в восемнадцать лет, но его жизнь оборвалась трагически, когда Вадиму тоже было восемнадцать. Его смерть стала глубокой незаживающей раной, от которой Людмила Ивановна никак не могла оправиться, даже спустя десять долгих лет. Для матери, потерявшей своего ребенка, время не имеет значения, ведь боль утраты остается навсегда.
Единственное, что помогало ей справляться с этим невыносимым горем, была работа. Погружение в дела давало ей возможность забыться, хоть на некоторое время, отвлечься от мрачных мыслей и воспоминаний, но ночами ее неизменно преследовал один и тот же сон. В нем она слышала звонок в дверь, и, открыв ее, видела Вадика, живого и улыбающегося, словно ничего и не произошло.
Этот сон стал для нее как тревожный символ. Поэтому каждый раз, когда звонил телефон или раздавался стук в дверь, Людмила Ивановна невольно вздрагивала, словно надеясь в своей раненой душе, что это может быть он. В последние годы она все чаще чувствовала эту пустоту вокруг себя, особенно в преддверии новогодних праздников.
Каждый Новый год для нее превращался в тихий ритуал воспоминаний. Она неизменно доставала с антресолей маленькую искусственную елку, украшала ее простыми игрушками, и готовила холодец и селедку под шубой — те самые блюда, которые они с Вадиком всегда ели на Новый год. Обязательно покупала мандарины и его любимые конфеты, как будто он мог вот-вот появиться.
И они снова отпразднуют вместе. Эти приготовления были для Людмилы Ивановны не просто традицией. Это был ее способ поддерживать связь с теми светлыми моментами, когда ее жизнь еще была наполнена светом и смехом сына.