Молчаливая она и о чём с ней говорить, мать Юры даже не знала. Когда ребёнок родился, то она лишний раз и на улицу с ним не выходила — тяжело коляску тащить. К плите приготовить что-то Алиса никогда не подходила, а убирала иногда только в своей комнате, хотя вещи их по всему дому валялись. Алиса говорила, что у неё послеродовая депрессия и частенько устраивала мужу скандалы за закрытой дверью, пинала при этом ногой детскую кроватку, отчего ребёнок заходился криком.
Мать под шумок проникала в комнату и уносила от них внука, чем только бесила Алису: лезет, видите ли, в их жизнь. Мать Юры старалась помочь: после работы заглядывала к ним в комнату с внуком поиграть, спросить как дела у них, чем весь день занимались, а Алиса, обнаглев, фыркала:
«Что вы меня всё время одно и то же спрашиваете? Чем мы можем здесь заниматься? Надоело каждый день вам отчитываться. Скорее бы съехать».
Юрина мать и перестала спрашивать, лишь цветы забрала с подоконника, которые Алиса заморила, не поливая. Обещала она им размен квартиры, чтобы молодая семья взяла себе ипотеку, а ей бы и однушки хватило, да с каждым днём её решимость таяла. Однажды к ним в гости заехала родственница и сказала:
«Ой, что-то грязно у вас, всё валяется.»
Мать и ответила, не таясь, надоело ей всё. Хотелось и пристыдить невестку, и на место поставить.
«А как иначе? Я же тут одна за всех, Алиса не прибирается, не готовит, у неё, видите ли, ребёнок маленький. Я в своё время отдельно от родителей жила и всё успевала, а эта…»
Тут выскочила из своей комнаты Алиса и как давай орать на свекровь, какими только ругательствами она её не крыла, не стесняясь постороннего человека. И такая она, оказывается, и сякая, самая ужасная свекровь в мире. Перессорились в пух и прах. Юра домой вернулся — жена в истерике. Он и понять ничего не успел, а она его по щекам хлоп-хлоп:
«Требуй у матери размена квартиры! Пусть исполняет уже обещание! Не могу я больше с ней жить!»
Оскорблённая мать же окончательно и бесповоротно решила, что квартиру она разменивать не будет, что невестка этого не достойна. Потребовала уходить на съём. Съехали. Тут-то и сказала Алиса выбирать: или она с сыном, или мать.
«Выбирай, Юра, с кем общаться будешь. Или со мной порываешь, или с ними всеми. Сестра у тебя тоже змея, настраивает против меня всех.»
Юра чувствовал себя глубоко обиженным. Родная мать его выгнала! Значит…
«Значит я тебе больше не сын! Номера ваши я заблокирую — даже не пытайся звонить!»
Юра сдержал слово лишь отчасти: общаться и впрямь прекратил, но, остыв, разблокировал номер матери. Ждал, что всё-таки позвонит… И обдумал он всё, и раскаялся, да гордость мешала идти на примирение первым. И теперь он стоял перед сестрой и прекрасно знал, что сам во всём виноват, и видел стены этой злосчастной квартиры, в которой он вырос, и те картины, что были на стенах, и светильники, и крючки для верхней одежды, и мебель — всё напоминало ему мать и ту боль, что он ей причинил.
— Уходите, не хочу я с вами разговаривать. Не заставляйте меня вызывать полицию, — говорила сестра.
— Как бы не так! — подала голос Алиса, — вообще-то половина квартиры Юрина!
— А вот выкуси! — показала ей дулю золовка, — мама завещала её мне, я уже вступила в наследство.