Хотела запечатлеть в памяти выражение их лиц, когда вручу конверт с билетами и ваучерами. Представляла, как мама всплеснет руками и расплачется от счастья, а отец крепко обнимет меня — что он делал крайне редко, но в такие моменты я чувствовала его любовь.
Копила эти воображаемые эмоции, как самое дорогое сокровище, как награду за все свои усилия. И вот две недели назад, в среду, я ехала на важную встречу с потенциальным партнером. День был пасмурный, моросил мелкий дождь, настроение было тревожным.
Навигатор предлагал ехать по МКАД, но там были пробки, и я решила срезать через район новостроек. Дорога была незнакомой, я немного нервничала, торопилась успеть вовремя. Не заметила, как на перекрестке загорелся желтый свет.
Подумала, что успею проскочить, ведь времени оставалось в обрез. А потом — удар, скрежет металла, звон разбитого стекла и острая боль в боку. И темнота, поглотившая все вокруг, словно занавес, опустившийся на сцене моей жизни.
Очнулась я уже в реанимации. Надо мной склонилась медсестра с добрыми, но уставшими глазами. «Вам повезло», — сказала она мягким голосом. «Могло быть гораздо хуже, но вы выкарабкались».
Селезенку пришлось удалить, несколько ребер оказались сломаны, но жить будете — долго и счастливо, если будете осторожнее, добавила она с легкой улыбкой. Помню, первой мыслью было не о себе, а о встрече, которую я пропустила, о партнере, который, наверное, ждал меня напрасно.
Потом я подумала о родителях, которых нужно предупредить, чтобы они не волновались. Через день меня перевели из реанимации в обычную палату. Одна из коллег, Ирина Петровна, женщина предпенсионного возраста, с которой мы много лет работали бок о бок, принесла мне телефон и зарядку.
Я позвонила родителям. «Мама, не волнуйтесь, со мной все нормально», — начала я, стараясь звучать бодро, но она перебила. «Леночка, мы уже все знаем, нам позвонили из больницы в день аварии. Мы собираемся приехать к тебе завтра», — сказала она с тревогой в голосе.
Мне стало тепло на душе. Все-таки семья есть семья, в трудную минуту они рядом, подумала я с облегчением. На следующий день родители действительно приехали. Я услышала их голоса в коридоре еще до того, как они вошли в палату.
Мама говорила громко, с характерными интонациями, которые я узнала бы из тысячи. Эта манера немного растягивать гласные и повышать тон к концу фразы была ее визитной карточкой. Точно так же она разговаривала с соседками во дворе нашего старого дома на Таганке, где прошло мое детство.
В том дворе с качелями на скрипучих цепях и песочницей, куда вечно забегали бродячие кошки, я провела столько счастливых часов. Дверь палаты открылась. Мама зашла первой в своем темно-синем пальто, которое я подарила ей на прошлый день рождения, с пакетом апельсинов и тревожным выражением лица.
Ее волосы были уложены аккуратнее обычного, словно она собиралась не в больницу, а на какое-то официальное мероприятие. Отец следовал за ней, как всегда, молча. В потертой кожаной куртке, которую носил еще с девяностых, с залысинами, тщательно прикрытыми зачесанными набок волосами.
А за ними, к моему удивлению, появился Сергей с каким-то странным, нетерпеливым выражением на лице. Он был в новой куртке, которую я видела впервые. Видимо, недавнее мое денежное поступление нашло свое применение, мелькнула у меня мысль.
«Леночка, как же так?» — запречила мама, усаживаясь на стул возле кровати. Стул скрипнул под ее весом. В ее голосе звучало скорее раздражение, чем сочувствие, что слегка резануло слух.
Она поставила пакет с апельсинами на тумбочку рядом с нетронутым больничным завтраком, к которому я так и не смогла притронуться. После операции аппетит пропал напрочь, еда казалась лишней обузой. «Вечно ты торопишься, вечно куда-то мчишься. Разве можно так жить?» — продолжала она упрекать.
Отец неловко потоптался у двери, сжимая в руках потрепанную кепку, потом подошел и сжал мою руку своей. Мозолистой и теплой, пахнущей табаком «Беломор» — единственной маркой, которую он курил всю жизнь, несмотря на мои попытки перевести его на что-то менее вредное.
Он сел на край подоконника, покрытого пылью и какими-то пятнами, оставшимися, вероятно, еще с советских времен. Сергей остался стоять, скрестив руки на груди, и рассматривал палату с таким видом, будто оценивал стоимость ремонта или прикидывал, сколько здесь можно выручить.
«Мы так переживали», — продолжала мама, поправляя свою брошь в виде стрекозы, которую носила на всех своих пальто и плащах, сколько я себя помню. «Ты представляешь, какой это для нас стресс? У отца давление подскочило до 180.