Её Софья уехала в город с одним парнем, а письмо прислала, что вышла замуж за другого. Денис, помнится, было имя того, за кого вышла. А Виктора она, Варвара, видела лишь однажды, когда тот приезжал свататься.
Сидел за этим же столом, пил чай из треснувшей чашки, смущался, но глаз Софьи не сводил. И вот теперь его фамильный медальон на шее младенца, которого внучка нашла в лесу. Случайностей таких не бывает.
«Бабушка, мы оставим его себе». Голос Нади вырвал Варвару из размышлений. «Дурная твоя голова», — покачала головой Варвара.
«Человеческое дитя. Не котёнок приблудный, чтоб его себе оставлять». Она тяжело поднялась с кровати, суставы хрустнули, напоминая о возрасте и усталости.
«Надо родных найти», — сказала она решительно. «У этого мальчика есть семья. Мы не воры, чтоб чужих детей забирать».
Варвара направилась к старому комоду в углу, выдвинула нижний ящик, тот, который всегда держала закрытым. Порылась среди старых писем, вышитых платков, потемневших от времени фотографий. И наконец достала маленькую записную книжку в потертой обложке.
«Софьяна», — пояснила она в ответ на вопросительный взгляд внучки. «Матери твоей». Надя затаила дыхание.
Она почти никогда не видела вещей матери. Варвара хранила их отдельно, словно реликвии, не позволяя трогать. Бабушка листала страницы, исписанные мелким почерком, иногда останавливаясь, вчитываясь в записи.
Наконец нашла то, что искала. «Вот», — сказала она, тыча пальцем в строчку. «Виктор Абалтин».
«Городской номер». «Надо позвонить». Она захлопнула книжку и оглянулась на младенца, который к этому времени уснул.
«Фельдшер наш дома сейчас должен быть», — проговорила Варвара, словно рассуждая сама с собой. «У него телефон есть». «Сбегаю, позвоню».
Она посмотрела на Надю долгим взглядом, в котором читалось столько всего. И тревога, и усталость, и смирение перед новыми испытаниями, и удивительная стойкость этой немолодой женщины, похоронившей мужа и дочь, воспитывающей внучку в бедности, но с достоинством. «Ты», — сказала она строго.
«Сидишь здесь и смотришь за ним. Никуда не выходишь, никому дверь не открываешь. Если проснется, не пугайся, просто покачай.
Молока ему дать нельзя нашего. Маленький еще. Если плакать будет, вот тряпочку в воду окуни и пусть пососет».
Она протянула Наде чистую тряпицу, обрезок от старой простыни. «Я быстро обернусь», — добавила Варвара мягче. «Главное, глаз с него не спускай».
Наде кивнуло. В ее взгляде читалась такая решимость, такая готовность защищать это крошечное существо, что Варвара невольно улыбнулась. «Ох, сердце мое!», — сказала она, приглаживая растрепавшиеся волосы внучке.
«Что же тебя все на приключения тянет?» Она быстро переоделась в чистую кофту, чтобы на люди в приличном виде показаться, как она говорила. Накинула платок на голову и скрылась за дверью. Надя осталась одна с младенцем.
В доме было тихо, только тикали настенные часы, да потрескивали дрова в печи. Девочка присела на краешек кровати, боясь потревожить сон малыша. Она никогда раньше не видела таких маленьких детей вблизи.
В их деревне давно не рождались дети. Молодежь уезжала в город, оставались только старики, да такие, как они с бабушкой, не имеющие возможности уехать. Надя осторожно протянула руку и дотронулась до щеки младенца.
Кожа была нежной, бархатистой, такой теплой, что хотелось прижаться к ней губами. Малыш во сне причмокнул губами, и Надя отдернула руку, испугавшись, что разбудила его. Но младенец продолжал спать.
И Надя, осмелев, начала рассматривать его лицо. Крошечный носик, изогнутые бровки, пушистые ресницы на закрытых веках. Пальчики, сжатые в кулачки, такие маленькие, что, казалось, могли уместиться в наперсток.
«Как куколка», — подумала Надя. «Только не фарфоровая, а настоящая, живая». А затем пришла другая мысль, странная и волнующая.
А ведь я тоже была такой. Такой же маленькой, беспомощной. И впервые в жизни она по-настоящему задумалась о своей матери, не о сказочном образе, который создала бабушка в своих рассказах, а о реальной женщине, которая держала ее на руках, когда она была такой же крошечной, как этот мальчик.
Младенец заворочался, его веки затрепетали, и он открыл глаза. Темные, глубокие, они уставились на Надю с таким недоумением, с таким вопросом, что девочка поспешила заговорить, словно отвечая, «Привет, маленький». «Я — Надя.
Я нашла тебя в лесу. Не бойся, здесь безопасно». Ее голос, тихий и мелодичный, казалось, успокоил младенца.
Он не заплакал, только моргнул и продолжал смотреть на нее. «Знаешь», — продолжала Надя, — «когда я была маленькой, как ты, моя мама ушла на небо. Ей там работа важная.
Облака перегонять, чтобы дождь вовремя шел. А папа ушел песни собирать. Он странствует по всему свету, слушает, как поют птицы, как шумит море, как смеются дети, а потом складывает из этих звуков песни и раздает людям, чтобы им не было грустно».
Это была история, которую Надя сама придумала, развивая бабушкину сказку о родителях. История, которая помогала ей не чувствовать себя брошенной и забытой. «А ты откуда взялся?» — спросила она младенца.