И тут подвернулась ему Лидия, которую в деревне звали Лидкой. Что про неё сказать? Да, в общем-то, и не могла ему другая подвернуться. Деревенские бабы все замужем, одиноких почти нет, а Лидка — случай особый. Жила она одна с тремя дочками-тройняшками, все девчонки одного возраста, по пять лет.
Вдова она или так без мужа родила — Пашка не вникал, да и не интересовало его это вовсе. Ему главное было, чтобы женщина была голодна до мужского внимания и чтобы конкурентов поблизости не маячило. Лидка идеально подходила: дом у неё был добротный, просторный, хозяйство справное — мотоблок, машина, огород. По деревенским меркам — невеста богатая. Только вот женихов на такое «счастье» не находилось.
Дело в том, что у Лидки, кроме «прицепа» в виде трёх дочек, был ещё один изъян — большое красное родимое пятно на пол-лица, некрасивое, броское. Хорошо хоть девочкам оно не передалось, а то бы совсем беда. Хотя о их красоте судить было рано — малявки ещё, только-только в садик пошли.
Пашка подкатил к Лидии быстро и напористо, как умел когда-то в молодости. Не прошло и двух недель, как он уже паковал свой потёртый чемоданчик в материнском доме, чтобы перебраться к ней. Мать его только рада была: сын пристроен, к хозяйству прислонится, а что Лидка не красавица — так ему не с лица же воду пить. В общем, всё у них сладилось, и Пашка почувствовал себя в доме хозяином.
Но хозяином он стал не в том смысле, в каком можно было бы ожидать. Запор на двери так и остался кривой, крыша текла, как прежде, печка дымила, как дымила. Чинить ничего он не собирался — руки не доходили, да и желания не было. Зато Лидкины деньги, что она зарабатывала на продаже молока и овощей, Пашка взял под свой контроль. Управлял ими по-своему: проще говоря, пропивал всё, до чего мог дотянуться своей костлявой рукой.
И что хуже всего — пристрастил к этому делу и Лидию. Вскоре они уже вдвоём коротали вечера за бутылкой — то водка, то самогон, то дешёвое вино из магазина. Для деревни такое времяпрепровождение не редкость, никто особо внимания не обращал. Да и кто бы заметил, что у Пашки Кулака зреет в голове хитрый и страшный план?
В один из дней, когда солнце лениво висело над горизонтом, Пашка сделал Лидке предложение — руки и сердца, как полагается. Она, смутившись, согласилась. Странно было смотреть на эту пару: он — тощий, лысый, с пустым взглядом, она — с красным пятном на лице и тремя детьми на руках. Но люди взрослые, их дело — хотят жениться, пусть женятся. Девочек на свадьбе не было. С появлением Пашки в доме они всё чаще оставались у тётки — двоюродной сестры Лидии, что жила на другом конце деревни. Тётка их жалела, кормила, играла с ними, и малышки всё реже возвращались домой, где теперь пахло перегаром и слышались громкие голоса.
Так прошёл почти год. И вот случилось то, от чего до сих пор в деревне шепчутся. У нас была небольшая церковь — старая, деревянная, с облупившейся краской на стенах. Служил там молодой священник, лет тридцати с небольшим. Его недавно прислали на замену старому батюшке, который умер от старости.
Новенький ещё толком не знал деревенских, не разбирался, кто чем живёт, кто что скрывает. И вот однажды к нему привезли три одинаковых гроба — маленьких, скромных, для детского отпевания. Умерли, говорят, девочки-тройняшки. В церкви не принято выспрашивать, от чего человек преставился, главное — не самоубийство, а остальное не суть.
Стоят у алтаря три гробика, один к одному. Батюшка начал отпевание, но вдруг заметил неладное: крышки на гробах не просто закрыты, а прибиты огромными ржавыми гвоздями, намертво. «Это что за чудо такое?» — подумал он, нахмурившись. За свою недолгую службу он такого не видел. Обычно крышки заколачивают уже на кладбище, перед тем как опустить в могилу.