На четвертый день она впервые выбралась в ближайшую аптеку. «Что-нибудь от бессонницы, пожалуйста!» — попросила она, избегая встречаться взглядом с пожилой аптекаршей в белом халате. — Рецепт есть? — Нет, но… Без рецепта только валериана, пустырник и мелатонин.
Алла молча взяла все три препарата. Первый шаг. Подумала она, возвращаясь в хостел под моросящим ноябрьским дождем.
Вечера она проводила, лежа на кровати и глядя в потолок, где плясали тени от проезжающих мимо машин. В голове звучали обрывки разговоров с Антоном, смех, обещания. «Мы что-нибудь придумаем!» — пустые слова, которые унес ветер перемен.
А потом те, другие, это просто случилось. Как легко он предал ее, как легко перечеркнул все, что было между ними. Днем Алла сидела в городской библиотеке, где было тепло и не нужно было ни с кем разговаривать.
Сначала просто читала случайные книги, чтобы убить время. Потом стала искать специфическую информацию о смертельных дозах лекарств, о наименее болезненных способах ухода из жизни. Собирала знания по крупицам и одновременно коллекционировала таблетки.
По одной пачке валериану и пустырник в разных аптеках, чтобы не вызывать подозрений. Тридцать таблеток достаточно? Или пятьдесят надежнее? Однажды утром, проснувшись с опухшим от слез лицом, Алла поняла — хватит. Хватит цепляться за жизнь, которая никогда не даст ей того, о чем она мечтает.
Хватит быть неполноценной, хватит быть отвергнутой. Хватит видеть в своих снах чужих детей, рожденных от любимого человека, но другой женщины. Вечер был пронзительно тихим.
За окном лениво падал первый снег, укрывая грязные улицы белым саваном. Алла сидела за обшарпанным столом, аккуратно выкладывая таблетки рядами. Пятьдесят три.
Должно хватить, если запить водкой. Она достала тетрадный листок и шариковую ручку. Надо сказать что-то родителям.
Объяснить почему. Попросить прощения. Мама, папа, простите, что делаю вам больно.
Но я никогда не смогу стать тем, кем хотела быть. Не смогу подарить вам внуков, не смогу создать семью. Во мне слишком много пустоты, и она пожирает меня изнутри.
Пожалуйста, не вините себя. Вы дали мне самое главное – любовь. Но иногда даже любви недостаточно.
Я люблю вас. Простите. Алла.
Она сложила листок вчетверо и отложила в сторону. Достала бутылку дешевой водки, чтобы не было страшно и для верности. Открутила крышку.
В носу защипала от резкого запаха. Алла никогда не пила крепкий алкоголь, но сейчас это не имело значения. На краю стола завибрировал телефон.
Мать. Алла хотела проигнорировать звонок. Зачем оттягивать неизбежное? Но что-то заставило ее ответить.
Алла. Голос матери звучал странно, надломленно. Папа в больнице.
Инфаркт. Врачи говорят. Говорят, все серьезно.
Он спрашивает о тебе. Ты. Ты сможешь приехать? Мир замер, а потом резко сдвинулся с места, как поезд, после экстренной остановки.
Алла смотрела на аккуратные ряды таблеток, на нетронутую водку, на сложенную записку. Я сейчас приеду, мама. Ответила она, и собственный голос показался ей чужим.
Какая больница? Отец казался странно маленьким в больничной койке. Будто усох, утратил что-то жизненно важное. Бледное лицо, заострившиеся черты, непривычная щетина на щеках.
Аппарат мерно пищал рядом с кроватью, фиксируя удары сердца человека, который когда-то казался ей всемогущим. Папа. Алла осторожно взяла его руку, сухую и теплую.
Он повернул голову и улыбнулся. Слабо, но со знакомыми морщинками вокруг глаз. Аллочка.
Пришла. Хорошо. Голос его звучал хрипло, будто ржавый.
Она гладила его по руке, боясь повредить капельницу, и что-то рассказывала. О своей новой жизни, о работе, которой не было, о планах, которых она не строила. Тихая ложь, чтобы не тревожить больное сердце.
А потом вдруг поняла, что в этой палате с запахом лекарств и стерильности они оба держатся за жизнь кончиками пальцев. Она против своей воли. Он, цепляясь за каждую секунду.
Родительский дом встретил ее запахом щей и свежего хлеба. Старые обои с выцветшим узором, потрепанный ковер в гостиной, диван с продавленными подушками. Все здесь дышало уютом давно минувших дней.
Детская комната оставалась нетронутой. Мать хранила ее, как музейный экспонат. Клечатая покрывала на кровати стопка старых журналов на столе, плюшевый медведь с потертым ухом на подушке.
И на полках — куклы. Десятки кукол, собранных за годы детства. Большая воображаемая семья маленькой одинокой девочки.
Алла шла к этим полкам, как сам нам было, притягиваемая невидимой силой. Пальцы дрожали, когда она брала первую куклу — беловолосую Машу в синем платье, старшую сестру. «Здравствуй, Маша!» прошептала она севшим голосом.
«Ты уже, наверное, замужем? И своих детей растишь?» Фарфоровое лицо куклы смотрело на нее застывшей улыбкой. Алла бережно положила ее в картонную коробку, принесенную из кладовки. Затем потянулась к следующей.
«А ты, Сашка, все хулиганишь? Или уже остепенился?» Одна за другой куклы перекочевывали в коробку. Каждая со своим именем, со своей придуманной историей, со своей ролью в воображаемой семье, которую она лелеяла все детские годы. Последней она взяла самую маленькую.
Пупса с глазами бусинами, завернутого в белое кружевное одеяльце. «А ты, малыш!» «Ты вовсе не родился, верно?» Горло перехватило, в глазах защипало от подступающих слез. «Алла, дочка!» Мать стояла в дверях, глядя на нее с тревогой и болью.
Седые волосы, новые морщины, покрасневшие от недосыпа глаза. «Я просто…» «Разбираю!» Алла судорожно вытерла глаза рукавом. «Детские вещи!» «Надо освободить место!» Мать подошла ближе, молча глядя на коробку с куклами.
Потом положила руку на плечо дочери, мягко, осторожно. «Помнишь, как ты их всех называла?» У каждой было имя, характер. Ты даже пыталась вести дневник за них.
Писала их истории. «Помню!» – прошептала Алла. «Я все думала.
Откуда в таком маленьком ребенке столько тоски по семье? Ты ведь еще и не знала тогда… о своей болезни!» Алла вздрогнула. Они никогда не говорили об этом прямо. Не касались больной темы, обходили ее стороной.
Я иногда думаю, что это была какая-то странная интуиция. Продолжила мать, перебирая кукольные волосы. Будто ты всегда знала, что тебе предстоит.
Что тебе будет трудно. «Мама!» И я все гадала. Чья это вина? Моя? Что родила поздно? Или гены? Или что-то еще я сделала не так? «Мама!» Алла обхватила ладонями лицо матери, заставив посмотреть ей в глаза.
Это не чья вина. Просто. Такая судьба.
И мать вдруг обняла ее. Крепко, почти отчаянно, как не обнимала с самого детства. Алла почувствовала, как по щекам матери текут слезы, и ее собственные глаза наполнились влагой.
«Я ведь чуть не потеряла тебя в тот день, да?» Прошептала мать ей в волосы. «Не из-за отца ты приехала». Я слышала по голосу.
Алла замерла, не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть. А мать продолжала, голос ее дрожал от сдерживаемых рыданий. «Только не оставляй нас, доченька.
Ты все, что у нас есть. Все, ради чего мы жили. Они сидели так долго.
Мать и дочь, две женщины, связанные кровью и болью, среди сброшенных в коробку кукол. За окном падал снег, укрывая мир белым покрывалом, обещая новое начало, хотя ни одна из них еще не была готова в это поверить. Дни потекли, как вода в оттаявшем весеннем ручье.
Размеренно, неотвратимо, без особой цели. Отец постепенно поправлялся, но полного выздоровления врачи не обещали. Алла взяла на себя домашние обязанности, готовила, убирала, стирала, ходила за продуктами и лекарствами.